Собравшись с мыслями и попутно облачившись в комбез, вышел на воздух. Синие предрассветные сумерки и редкие огни костров, вот тот пейзаж, который помог мне собраться с силами и пойти в сторону КПП базы долговцев. Дежурный сержант, уже знавший меня в лицо, кивнул, принимая кобуру с пистолетом и нажав кнопку освобождавшую вертушку турникета. Сразу миновав плац и здание комендатуры, я направился к медблоку. Там тоже успел примелькаться, так как навещал Слона по мере возможности. Принося всякие мелочи медикам, чтобы не забывали моего раненого земляка.
Светлана вышла на крыльцо. Кивнула, грустно улыбнувшись пригласила пройти в ординаторскую; маленькое, прямоугольное помещение в подвале, с низким потолком и крашеными в традиционный белый цвет стенами и потолком. Присев за старый, канцелярского вида стол, с традиционной стеклиной на столешнице и завалом всяких бумаг, обменялись последними новостями. Девушка забывала горе тяжело. Уходя в работу, беря подменные дежурства и просто ночуя в госпитале. Под глазами залегли тёмные круги, лицо заострилось, приобретя мертвенно-бледный оттенок, ещё более подчёркиваемый лампами дневного света, принятыми в подобного рода учреждениях.
— Не порадую, Антон. Плох ваш земляк. Здесь мы ему уже ни чем не поможем, думаю, что от силы неделю продержится. Потом…
— Есть шанс на спасение, если эвакуировать его скажем, сегодня за пределы Зоны?
— Можно отправить в киевский военный госпиталь но… Он же гражданский, да к тому же русский. Хотя за деньги можно всё, но вертолёта нет.
— Света, сколько тяжёлораненых есть у вас сейчас в стационаре и куда их эвакуируют в случае, буде такая возможность появляется? — Девушка оживилась, посмотрев на меня со слабой толикой надежды.
— Ещё двенадцать человек, которых можно транспортировать и… У которых есть шанс.
— Отлично. Кто начальник госпиталя?
— Майор Остапчук Татьяна Витальевна. Она сейчас в операционной но…
— Я сейчас поговорю с Василем. Если найду…
— Он на территории, в последнее время натаскивает комендантский взвод лично. Поэтому всегда здесь. Я…
— Нет, сам поговорю с ним. Как получите от меня сообщение — готовьте раненых, поговорите со своим начальством. Есть только одно условие: вы лично проследите, чтобы мой земляк получил место в вертушке. Без этого — ничего не выйдет.
— Но…
— Света, я не бог, чудес творить не умею и делать их для ваших людей не собираюсь. Да — мне жаль бойцов, но прежде всего я забочусь о своих людях. Ваше командование ничего поделать не может, такова жизнь: начальство есть у всех. Неформально, я попытаюсь помочь вам, решив свои задачи. И расплачиваться за этот жест тоже придётся мне и тем, кто мне доверился.
— Хорошо — Понимания добиться не удалось. Девушке хотелось спасти всех, кто нуждался в помощи, ей казалось, что вот так по мановению волшебной палочки бывший прапор Васильев прикажет вертушке забрать дюжину умирающих людей и он мог провернуть этот фокус всегда. Просто не хотел всех спасти и значит, виноват в чёрствости и равнодушии — Я всё организую. Можете не сомневаться, вашего человека не оставят тут.
— Отлично. Ждите моего сообщения. После моего звонка, замыкаю связь на Василя. Надеюсь, что эвакуацией будет руководить он. Вам нужно будет отдохнуть, Света. Поверьте, раненые от этого только выиграют.
— Потом… Может быть, потом отдохну. Спасибо Антон. Снова вы делаете то, что было невозможно.
— Пока ещё рано благодарить. Мне нужно уломать тех, кто вообще никому помогать не желает. До встречи, Света.
Девушка лишь устало кивнула головой. Теперь все её мысли были заняты пациентами, меня она уже не замечала. Пройдя метров двадцать по коридору направо, я оказался возле дежурного поста, где сидел парень в белом халате, медбрат, очевидно. Его я ещё не знал, но уговорить пройти к Слону труда не составило: блок хороших сигарет решил вопрос в пару секунд.
Слон лежал в крайней от дальней стены медблока палате, где кроме него разместилось ещё пять человек, таких же тяжёлых. Хотя палата и проветривалась, в комнате стоял тяжёлый дух из смеси запахов лекарств, человеческих выделений и хлорки. Люди лежали спокойно — видимо на ночь всех «подгрузили» обезболивающим. Но дрёма в таком состоянии это скорее некая форма бодрствования: ты всё слышишь и только временами проваливаешься в тяжёлое забытьё, из которого вырывают частые боли, прорывающиеся сквозь лекарственную блокаду. Храпел только парень без левой ноги, весь обмотанный бинтами словно мумия.
Я взял табуретку, и подсел к койке Слона. Сталкер был прооперирован, но замотаны были только правая нога и торс до середины груди. Повязки были свежие и сквозь них проступала желтизна антисептической дряни, специфический запах которой, узнаваем из тысячи. Лицо раненого приобрело более живой оттенок бледно-синего, нежели во время нашей пробежки до блокпоста. Глаза ввалились, но почувствовав моё присутствие раненый открыл глаза и мутным от лекарств взором нашёл то место, где я сидел.
— Землячок… — Голос Слона был хриплым, чуть слышным. Видно было, что слова даются с трудом и отзываются болью в простреленной грудине — Не забываешь, спасибо. Сын где?
— Здорово, Слон. Рад, что узнал. С Андроном всё в порядке, поел, сейчас спит у меня в башне. Завтра… Уже сегодня поутру, придёт тебя навестить.
— Хорошо… — Раненый перевёл дух, вздохнув несколько раз со свистом, и его заколотило в приступе кашля. Придерживая его голову, я взял с прикроватной тумбочки поилку их толстого фарфора и прислонив носик сосуда к губам раненого дал глотнуть пару раз. Благодарно прикрыв глаза. Слон откинулся на подушку. Потом он снова медленно заговорил.